Юрий Сотник - «Архимед» Вовки Грушина [Издание 1947 г.]
— Наверно, патруль! Слышишь? Какое там «проберемся»… Лучше ночевать будем здесь. Вот и все!
Он уже вошел в парадное, когда Лева окликнул его:
— Погоди. Давай сложим все бутылки в коляску и возьмем их с собой.
— А что, они здесь размокнут, что ли?
— Не размокнут, но мало ли что может случиться! Придет кто-нибудь и заберет.
Миша вернулся. Они перегрузили бутылки, втащили коляску в парадное и сели на нижних ступеньках лестницы.
Москва после трех тревожных ночей спала. В окнах высоких домов не отражались ни голубые лучи прожекторов, ни красноватые вспышки зениток. И окон не было видно. Одни сплошные черные стены подымались к черному небу.
Спали москвичи. Спали жильцы большого дома по Узкому переулку. Спали чутко, не выключив на ночь радиорепродукторов.
Клевали носами в темном парадном двое продрогших, усталых ребят.
Часа в три ночи Лева поднялся и затеял в потемках какую-то возню.
— Что ты? — спросил Миша.
— Холодно. Зарядку делаю.
— Ну, так пошли наверх. Там, небось, теплее.
— Хорошо. Берем коляску!
— Да зачем нам ее туда тащить?
— Как «зачем»? Нельзя рисковать. Коляска пускай себе, но бутылки…
— Беспокойный ты какой-то, Левка! — проворчал Миша, но все же встал и взялся за коляску.
Долго мальчики тащили ее наверх, осторожно нащупывая ногами ступеньки. Они сразу согрелись. Никогда они не думали, что тридцать одна пустая бутылка весит так много.
— В каждой лестнице здесь тринадцать ступенек, — задыхаясь, проговорил Лева. — Ты считай и иди. Смотри: девять, десять, одиннадцать, двенадцать, три…
Тринадцатой ступеньки не оказалось. Оба сразу оступились. Коляска вырвалась из рук, покачнулась, и в ту же секунду звенящий грохот трех десятков разбитых бутылок наполнил гулкое, резонирующее парадное.
Ребята сели на корточки и перестали дышать. Долго гудело парадное, как рояль с нажатой педалью… Открылись двери. Мальчики услышали звонкий девичий голос:
— Мама, без паники! Без паники!
Открылась вторая дверь… Открылась третья дверь… Открылись четвертая, пятая, шестая…
Десятки голосов, низких и высоких, звонких и приглушенных, спокойных и плаксивых, зазвучали на всех площадках темной лестницы.
— Почему радио молчит? — раздался заспанный голос сверху.
— Гога, ты здесь? Гога! — неслось со второго этажа.
— Ну да, я же слышала, как стекла посыпались.
— Так меня, милые, на кровати и подбросило!
— Где подбросило?
— Чего?
— Где бросил, говорю?
— Должно быть, в Малом Колокольном.
— Граждане! А может, это и не фугаска?
— Как же! «Не фугаска»! Всю ночь зенитка хлопала.
— Нет. Это не зенитки. Это дверями кто-то хлопал.
— Кто хлопал?
— А кто их знает! Кто-то все хлопал.
Голоса продолжали перекликаться, но оцепеневшие на ступеньках ребята больше не разбирали ни слова. Кто-то совсем неподалеку чиркал над их головами спичкой. Чиркнул раз — спичка не загорелась… Чиркнул снова — и снова без результата. Чиркнул третий раз.
Слабый красноватый свет заиграл на рассыпанных по лестнице бутылочных осколках. В ту же секунду ребята услышали голос:
— Это что такое?
Двумя ступеньками выше стояла немолодая женщина в сером платке.
— Кто вы такие, товарищи, и как сюда попали? — обратилась она к ребятам.
— Мы… мы пустылки бутые… собираем, — еле выговорил Миша.
— Ничего не понимаю! — сказала женщина и крикнула: — Граждане, тише!
Голоса на лестнице стали звучать приглушенно:
— Что? Не понимаю.
— Нашли чего-то?
— Позвольте пройти!
— Кого нашли?
Спичка погасла. В наступившей темноте кто-то прокричал:
— Мария Михайловна, что же все-таки случилось?
— Успокойтесь, граждане. Сейчас мы все выясним. Так как же вы сюда попали и что вы тут делаете?
Голоса на лестнице смолкли, Наступила тишина. Лева вздохнул, кашлянул несколько раз и заговорил каким-то особенным, хрипловато-пискливым голоском:
— Граждане, вы нас простите, пожалуйста! Извините, что наделали тут шум. Мы никакие не воры и не хулиганы, а просто мы собираем…
— Господи! Опять бутылки! — простонала женщина на нижней площадке.
— Для горючей смеси, — заторопился Лева. — Мы ходили-ходили — и не заметили, что уже поздно. И пришлось ночевать. Мы просто уронили коляску, и бутылки, разбились. Извините, пожалуйста. Мы подберем все и уйдем.
Лева опять закашлялся и смолк.
— В милицию надо, — убежденно проворчал чей-то бас.
И лестница заволновалась, зашумела:
— Я четырнадцать часов работал!
— Безобразие! Такой шум поднять!
— Тише, граждане! — сказала Мария Михайловна. — Нельзя же, в самом деле, так волноваться! Ну, чего вы хотите? Чтобы я отвела их в милицию?
Только теперь Миша понял, какую они допустили глупость. Ведь на лестнице было темно! Ведь ничего не стоило тихонько выйти во двор и отсидеться там где-нибудь в уголке. Он нащупал ногой нижнюю ступеньку и зашептал:
— Лева… Лева… удерем!
Поздно! Рука Марии Михайловны крепко взяла его за плечо. Ноги у Миши задрожали, ему захотелось плакать.
Но Мария Михайловна неожиданно разжала пальцы и провела рукой по спине мальчика.
— Гм! Граждане, куда же я их поведу? Они все мокрые.
Люди в парадном притихли.
— Как? — не понял кто-то.
— Я говорю: они мокрые насквозь.
На лестнице снова раздались, уже тише, недоумевающие голоса. Одни спрашивали, кто мокрый, другие отвечали, что мальчишки мокрые, третьи спрашивали, какие мальчишки, четвертые отвечали, что те, которых в милицию хотят отвести… Прошло минуты две, пока жильцы на всех этажах уяснили, в чем дело. Тогда громкий мужской голос спросил наверху:
— Где же это их… угораздило?
Ребята молчали.
— Слышите? Где это вы намокли? — повторила вопрос Мария Михайловна.
— Где? Под дождем, конечно. Три часа ходили.
— И все за бутылками? — спросил голос сверху.
— За бутылками.
— Вам что, платят за это?
— Странно просто! — обиделся Лева. — Конечно, ничего не платят!
— Общественники, значит?
— Конечно!
Голос хмыкнул, помолчал и сказал медленно:
— Слышите, граждане: работают, со временем не считаются.
— Да объясните же мне наконец, на что им эти бутылки! — опять простонала женщина на самой нижней площадке.
— А это очень просто, — ответила Мария Михайловна. — Это бутылки для горючей смеси. Смесь поджигают и бросают в неприятельский танк.
— Нет, не поджигают. Она сама воспламеняется от соприкосновения с воздухом.
— Всякие бывают смеси: и которые от спички и которые от воздуха.
Некоторое время в потемках горячо спорили о боевых свойствах зажигательных смесей. Миша и Лева с тоской слушали все эти разговоры, гадая, что с ними будут делать дальше. Но вот кто-то сердито сказал:
— Взбаламутил Гитлер весь народ!
— Всю Европу, проклятый, искорежил!
— Да я бы… да я бы не только бутылки… я бы всю мебель отдала, только бы он сгорел, проклятый!
— Чего там мебель! Вы бутылки-то отдайте.
— И отдам! Нюрка, пойди на кухню, там в углу, за бидоном, три бутылки.
Лева тихонько ударил Мишу кулаком в бок. Тот слегка дернул его за рукав.
Мария Михайловна устало проговорила:
— Ну, граждане, у кого там есть еще бутылки? Сдавайте скорее — и спать.
— Сейчас. У меня есть, — совсем не сердито сказал мужской голос, предлагавший отвести ребят в милицию.
Прошло минут пятнадцать. Мария Михайловна стояла с ребятами на самой нижней площадке и кричала:
— Граждане! Граждане! Будем организованными. Нельзя же мальчишкам по всем этажам бегать. Несите сами сюда!
По всей огромной лестнице вспыхивали и гасли спички, мигали огоньки свечей, и в их слабом, дрожащем свете двигались темные фигуры. Все несли бутылки на нижнюю площадку, где стояли двое ребят.
Маленькие и большие бутылки от вина и от лимонада, от пива и от соуса «кабуль» слабо цокали донышками о кафельный пол, и число их росло и росло.
Миша и Лева, изумленные, молчаливые, стояли и глядели на притекавшее из тридцати шести квартир богатство. Они стояли совершенно неподвижно, и только Миша шевелил губами, считая новые бутылки благоговейным шопотом:
— Сто двадцать восемь… Сто тридцать одна… Сто сорок…
Но они еще больше удивились, когда открылась дверь первой квартиры и из нее вышла длинная фигура в накинутом на плечи черном пальто. Это был седой гражданин в очках, обозвавший их хулиганами. Он подошел к ребятам, держа в одной руке бутылку, а в другой зажженную свечу, посмотрел на них, склонил голову набок и спросил:
— Позвольте… Молодые люди, а где вы будете ночевать?
— У меня можно, — сказал один из жильцов.
